День 23 июля 1942 года показался Моте бесконечным... К лесной опушке, где стояла школа, и размещался Духовщинский райком партии, шли и шли группами, в одиночку ребята. Здесь были пятнадцати - шестнадцатилетние подростки, для кого угроза угона в Германию была реальностью, и дети восьми-девяти лет. Малышей не брали. Пеший переход им был бы не под силу. Стайками, кучками со всей округи собирались ребята, образуя свои островки. С узелками, вещмешком за плечами, кошелками, они молча рассаживались на траве. Провожающих было не меньше. Народу собралось много. Просторную луговину сплошь заполнили люди и повозки. Но было странно тихо. Только пофыркивали лошади, да изредка всхлипывал кто-то. Люди говорили шепотом.
Тишина прощания (а для многих оставшихся в родных деревнях это было действительно прощание), тишина, которая несет в себе тревогу и растерянность перед неизвестностью, стояла кругом.
К Моте подошли медсестра Катя Громова и учительница Варвара Сергеевна Полякова. На весь долгий путь они ее верные помощницы. Прежде всего Мотя попросила их составить подробные списки и получше узнать ребячьи судьбы. Среди детей было много таких, кто потерял родных и близких. Главное сейчас — успокоить их, они должны поверить, что все будет хорошо.
— А управимся ли втроем? — спросила Катя. — Вы посмотрите, сколько уже собралось.
Мотя заметила в толпе Федора Филиппенкова, секретаря Духовщинского райкома ВЛКСМ, а с ним светловолосого вихрастого паренька и двух девушек в полувоенной форме, с пистолетами на ремнях. В первые дни весны 1942 года, после освобождения части Духовщинского района партизанами, по поручению райкома партии в течение десяти дней Филиппенков с помощью работников обкома ВЛКСМ и своего актива провел учет около 500 комсомольцев, создав 35 комсомольских организаций. Они восстанавливали колхозы в тылу врага, оказывая огромную помощь партизанам.
Она знала, с каким трудом и даже риском для жизни давались комсомольскому секретарю эти турне по оккупированной территории.
— Матрена Исаевна, хочу познакомить вас с работниками Смоленского обкома комсомола, — сказал, подходя, Филиппенков.
— Кутруев! представился светловолосый юноша.
— Зимбицкая, — сказала девушка невысокого роста.
— Каверзнева, — протянула руку ладная, обращавшая на себя внимание своей чисто русской красотой вторая девушка.
— Это наши внештатные инструкторы, — добавил Петр Кутруев, которого Мотя знала по рассказам Миши. В июне, приехав с бригадной комсомольской конференции, он много говорил о Кутруеве.
— А начальством ты не обижен, Федя, — пошутила Вольская.
— Да какое они начальство, такие же трудяги, как и мы! Уже несколько суток не спят. Столько детей без них разве бы мы собрали? Здорово они помогли. Вот доказательство.
И Филиппенков подтолкнул к Моте голубоглазого парня. Он показался Моте знакомым.
— Как зовут?
— Сергей Долгушев.
— Как ты вырос, еле тебя признала.
Сергей протянул ей школьные тетради.
— Это списки подростков с 25-28-го годов рождения, которые пойдут... Вот мы вместе с ними ездили, ходили по деревням и составили...
— Ай да молодцы! Ай да комсомол! — повторяла Мотя, листая странички.— По вашим спискам только перекличку провести. Вот спасибо.
Сегодня должны явиться все, кто здесь записан. Но мы не только записывали, а и разъясняли, — добавила Зимбицкая. Внешняя бойкость и оживленность не могли скрыть от Моти той огромной усталости, которая пряталась в красных от бессонницы глазах девушки.
«Сколько же они исходили, сколько не спали?» — подумала Мотя.
— Ну вот, товарищ Вольская, задачу мы свою выполнили, — сказал Кутруев и, словно читая мысли Моти, прибавил: — Вы — в наш тыл, а мы — к фашистам в тыл. У нас там дел хватает!
Мотя крепко пожала им руки. Они ушли, оставив ее с Долгушевым.
— Сергей, поможешь мне?
— Какой разговор! — и он направился к ребятам.
Мотя посмотрела ему вслед. Совсем мальчишка, а уже
председатель сельсовета. И в памяти возник август сорок первого года. Подпольно-партизанские группы уже основательно мешали «новому порядку». Деревеньки жили двойной жизнью: днем хозяйничали вовсю немцы, а ночью в свои права вступали партизаны. Мальчишки были первыми их помощниками. Такие, как Сергей, собирали и прятали оружие, снабжали продуктами. Его не случайно потом выбрали секретарем Басинского сельсовета, хотя ему и было-то шестнадцать лет. В деревне оставались старики да женщины. Вот и пришлось Сергею самую трудную работу взять на себя. Пахал, сеял наравне со всеми, да еще доставлял людям газеты и листовки, даже письма. На своей серой лошадке он не раз пробирался в отдаленные села и даже возил обоз хлеба на Большую землю. Таким он и запомнился Моте: быстрый, отчаянный...
И, словно очнувшись от воспоминаний, она огляделась. Вовсю уже шла перекличка. От школы, где работала комиссия по проверке здоровья ребят, ее окликнула Клавдия Николаевна Карпова, врач Первой партизанской бригады.
Что с этим будем делать? — спросила она, показывая на одного из мальчишек. Мотя вздрогнула. Живой скелет стоял перед ней. На бледном изможденном лице выделялись глаза — они говорили о многом. Комок подступил к горлу. «Не хватало, чтобы ты разревелась. Его надо сейчас же успокоить», — подумала Мотя.
— Как зовут?
— Коля, — еле слышно произнес мальчишка.
— С кем ты здесь?
— Один. Я никого не знаю.
— Вещи, ну хотя бы из еды у тебя что-нибудь есть?
— Нет...
— Ну, а лет-то тебе сколько?
— Четырнадцать.
Мотя переглянулась с врачом. Они без слов поняли друг друга. На вид ему и десяти не дашь.
—Матрена Исаевна, он не дойдет с вами. Решайте!
— Сперва накормить его надо. Давно не ел?
Мальчишка кивнул.
— Значит, ешь понемножку. Вот накормим, потом видно будет. Верно, Коля?
— Я пойду обязательно! Я уже год как иду,— Решительно заявил он.
Мотя взяла его за руку и подвела к группе ребят, которые разложили на траве свои нехитрые запасы. Мальчишка с жадностью ухватился за протянутый ржаной черный сухарик.
—Ты откуда?
— Из Филиппова Батуринского района.
— Это ведь так далеко отсюда. Как же ты сюда попал?
Сам не знаю. Нас у матери было семеро, я — старшой. Когда пришли фашисты, убили моего друга прямо на глазах. Мы с братиком Ваней, ему было десять лет, побежали в лес к партизанам. Я хотел отомстить за друга. Партизан не нашли, а под бомбежку попали. Очнулся, вижу, стоит какая-то тетенька, спрашивает: «Откуда ты, мальчик?» А я о Ване думаю и спрашиваю, что с ним. «Его убило, а тебя землей засыпало. Как жив-то остался! Да у тебя вся спина в крови!». Наверное, это были беженцы, они все шли и шли с узлами, мешками. Я немного полежал и снова побрел. Хотел найти партизан. Сколько бродил по лесу, не помню. Кругом убитые, раненые. Ребят много встречалось. Ночевал, где придется: то в сарае, то под кустом. Помню, встретил мужчину, обрадовался, спрашиваю: «Дядя, а где партизаны?» Он что-то буркнул, отвернулся и пошел. Я опять один. Есть сильно хотелось, стал пухнуть от голода. А рана не заживала, стала гнить, видно, осколок там сидел. А потом все как во сне: и есть не хочется, в глазах искры. Часто терять сознание стал. Однажды очнулся, а надо мной дедушка с бабушкой стоят, все тело и лицо чем-то натирают. Они меня спрашивают, я что-то отвечаю, а потом опять забылся. Очнулся оттого, что в рот мне что-то льется горькое...
— Наверное, настойка травяная, — подсказал кто-то из ребят.
— Да тише, дайте дослушать! — зашикали остальные.
— Рассказывай дальше, Николай!
— Ну вот, познакомился я с ними. Бабушку Марфой звали, а дедушку Петром. Они меня на ноги поставили. Народу к ним много приходило: мужчины, женщины в шинелях, в гражданской одежде. А про меня все говорили: «Куда-то надо определить мальчонку». Так я прожил у дедушки с бабушкой Марфой до этого лета. А потом пришла, какая-то молоденькая тетя, говорили, инструктор обкома комсомола, и забрала меня. Тоже вместе с ней приходилось не есть. И вот здесь...
Ребята молчали.
— Да, Коля, школу ты прошел серьезную, — сказала Мотя. — Теперь на Большую землю пойдешь. Я верю, ты выдержишь! Жить будешь! А после войны отыщешь родных.
— А она скоро кончится? — ребята зашумели, заволновались.
— Матрена Исаевна! — вновь окликнула ее врач. И Мотя, оставив ребят обсуждать этот такой близкий душе каждого вопрос, подошла к Карповой.
— Тебя тут спрашивают,— она кивнула в сторону, где стояла девушка в военном. Столько лиц мелькало в этот день перед Мотей, что она не сразу признала партизанскую разведчицу Марусю Дроздову.
— Машенька, рада тебя видеть. А ты-то как здесь?
— Я не одна, с сестренкой. Ей тринадцать, она у меня связной была, а тут ее в ногу ранило. Комиссию она не пройдет, а оставить не с кем: родители погибли, я в отряде, дома редко бываю. Одна она погибнет. Мотя, милая, возьми Надю.
— Катя! Громова! — позвала Вольская медсестру.— Посмотри, перевяжи, и на одну из подвод!
— Вот спасибо, Мотечка! Век не забуду! — и Маруся расцеловала Мотю.
Распрощавшись с ней, Мотя поспешила к группе ребят. Расположившись на лужайке, те с аппетитом ели.
— Почему так рано продукты уничтожаете?
— А мы еще сегодня не ели, Матрена Исаевна, — бойко ответила остроглазая девочка и затараторила, почти проглатывая окончания слов: — А вчера был бой... Ой, даже страшно рассказывать! Партизаны выбили немцев из нашей деревни вечером и дали нам ночь на сборы. Мамка только успела напечь лепешек. Еще темно было, когда мы почти бегом из деревни убежали. Родители бегут за нами, плачут. У меня до сих пор перед глазами мамка стоит — бежит, кричит: «Родненькая, доченька! Свидимся ли? Хоть ты будешь жить!» А у меня еще братик с сестренкой там остались. Так что не только позавтракать, а и попрощаться как следует не успели. — И девочка расплакалась.
— Как зовут-то тебя?
— Маша Голяцкая, — всхлипывая, ответила она.— А про вас нам Варвара Сергеевна рассказывала. Она ведь нашей учительницей в Михалковской школе была.
— Не хочу вас обманывать, ребята, дорога предстоит нам нелегкая, поэтому с продуктами будьте поэкономнее...
Мотя подошла к худенькой маленькой девочке, которая прижималась, видно, к матери и глядела на всех большими круглыми испуганными глазами. На ней была одета большая женская кофта без юбки, а ноги — все исцарапаны, в крови...
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Наташа я, Мигунова, — девочка отвернулась и заплакала.
— А ты что плачешь?
— А как же не плакать, — вступилась мать. — Еле вырвались, чуть на виселицу не попали... Ничего из дому не взяли. Вот ей кофту люди добрые дали, а мне халат. А поесть ничего, милостыню собирала. Отец у нас — председатель сельсовета. Сначала его таскали, арестовывали. А потом пришел переводчик, по разговору видно — русский и сказал: «Не бойтесь, его не тронут». Мы и успокоились. А тут три дня назад прибежал мальчонка от переводчика и шепнул: «Опасайтесь, ваша семья попала в списки, будут вешать...» Мы три ночи бежали по кустам, по оврагам все оборвалось... Теперь отца райком посылает куда-то скот гнать. А Наташу с вами... Я ей собрала в дорогу... милостыню...
Мотя повела девочку к басинским ребятам и попросила их помочь.
«Сколько же их тут, этих маленьких взрослых, со своими трагедиями, — думала Мотя, проходя между телегами, группами ребят. — Сегодня ночью их вырвали буквально из самого пекла. Из десятков деревень: Избичное, Переезд, Петрищево, Ерыши, Булгаково, Марково, Веденье, Каменка и многих других — выводили детей из-под носа фашистов и полицаев. И сделали это быстро...»
Многие приходили сами. Вот семья Касаткиных из Никуленки. Мотя подошла к ним.
— Матрена Исаевна, привели вам свою старшенькую, Танюшку.
Рядом с Таней, хрупкой невысокой девочкой, стоял семилетний мальчик.
— Брат Вова,— Таня взяла братишку на руки, и он крепко обхватил ее за шею. Февронья Филипповна и Семен Фотиевич вытирали слезы.
— Как они будут друг без дружки? Ведь все время вместе. Танюшка его любит, везде с, собой таскает. Он хоть и мал, а сообразительный! Расскажи-ка, Танюшка, что в апреле-то было...
— С 23-го, кажется, апреля, — начала Таня,— дня три в Преображенском продолжался очень сильный бой с карателями. Говорят, их было с полтысячи. Они хотели уничтожить партизан. Везли много оружия. Но партизаны их опередили, окружили и разбили. В лес было боязно заходить, столько фашистских трупов валялось. Некоторым карателям удалось спастись, они прятались, где могли. Одна из таких групп и прошла через Никуленку. Отец послал меня с запиской к партизанам. Побежали с Вовкой. Еле дышим, ревем оба... Прибежали, а партизаны сами измотались, лежат вповалку, спят. Разыскали Ивана Семеновича Родина.
— А откуда ты Ивана Семеновича-то знаешь? — спросила Мотя.
— Он и Сережа Малок в нашем доме как родные.
В разговор вступил Семен Фотиевич, до этого молчавший.
— Из окружения в сорок первом они с Иваном Семеновичем выходили, вот прибились к нашей семье. Где восемь человек, там и еще два не помеха. Научил их корзины из лозняка плести, продавали. Ну, и хлебушком их Февронья Филипповна выручала.
— А не боялись? Ведь укрывательство красноармейца или партизана каралось смертной казнью?
— Бойся не бойся, а мы против этих иродов-фашистов что-то делать должны. Они, когда через Никуленку нашу шли, по окнам стреляли. Мальчонке годовалому, лежавшему в люльке, пулей носик пробили...
А Таня продолжала:
— Бежали мы тогда с братцем напрямик. Апрель был, снег рыхлый, а Вова мне дорогу показывает: он ее запомнил. Нас тогда кипятком отпоили, Иван Семенович быстро разбудил партизан, и они успели догнать карателей.
— Ну, что ж, вам есть о чем поговорить перед дорогой, а я побегу, — сказала Мотя.
— Доброго вам пути, Матрена Исаевна! — и Февронья Филипповна поклонилась ей.
«Да будет ли этот путь для нас добрым?» — про себя думала Вольская.
К ней подошел Цуранов. И Мотя поняла, что уже пора в путь. Петр Феоктистович вышел на середину поляны. Он видел перед собой женщин, детей, стариков. Каждый из них был бойцом. Каждый прошел через смерть близких, голод, бедствия.
Не объявляя никакого митинга, в тишине он сказал самое главное:
— Дорогие друзья! Ребята и родители! Время не ждет! Я верю, что операция по спасению детей пройдет успешно. Для этого мы сделали все возможное. Партийные, советские и комсомольские органы. Духовщинского района, штаб партизанского соединения «Батя», Смоленские обкомы партии и комсомола, все, кто остается для продолжения борьбы, желают вам удачи и счастья! Мы верим, что вы вернетесь на освобожденную Смоленщину! До встречи, друзья!
Так же тихо, не напрягая голоса, заговорил Федор Филиппенков, секретарь Духовщинского РК ВЛКСМ:
Товарищи! Дорогие ребята! Среди вас многие комсомольцы. А у кого нет билета, мы знаем, что ваше сердце принадлежит комсомолу. Это показал наш сегодняшний сбор, только за одну ночь. Мы не сомневаемся, что вы будете на Большой земле, хотя понимаем, что это очень трудно сделать. Это потребует от вас много сил! Но мы верим — вы дойдете! Живыми! Слышите, живыми! Вы нам нужны. И вам там, на Большой земле, некогда отдыхать — это вы тоже запомните. А сразу же к станку, на поле, помогайте ковать победу. У каждого из вас есть в семье беды, жертвы, смерти. А потому сердце у вас должно гореть ненавистью к фашистам. Вот эту ненависть срочно, ускоренно выдайте танками, самолетами, хлебом, боеприпасами. И где бы вы ни были — расскажите, как нам здесь трудно. Пусть на Большой земле услышат наш голос еще раз из ваших уст и сделают все, чтобы приблизить разгром фашизма! А на прощанье я хочу предложить вам послушать песню. Давайте присядем перед дальней дорогой. Сейчас здесь находится агитбригада Духовщинских райкомов партии и комсомола. Возможно, кто-то из вас слушал ее выступление. Нина Денисенкова сейчас споет, а Саша Терентьев подыграет на баяне.
Секретаря райкома хорошо было слышно, хотя говорил он вполголоса. Когда на поляну вышла стройная белокурая девушка в военной форме, стало не просто тихо, а казалось, что и окружающий лес перестал шуметь и слабый ветерок совсем стих. Полилась грустная мелодия «Черного ворона», только слова были другими:
Ты не вейся, черный ворон,
Не маши беду крылом,
Не накличешь сердцу горя,
Черный ворон — я не твой!
Ночки темные, сырые,
Мне не снятся Жигули,
Ой, не спите, часовые,
Как бы нас не обошли.
И Нина, подняв кулак кверху, крикнула:
— Не падайте духом, ребята! Помогайте ковать победу и там, в тылу! Смерть немецким захватчикам!
И словно прорвались долго сдерживаемые рыдания, взорвалась тишина плачем, криком. Полторы тысячи детей прощались со своими родными, близкими, с родной Смоленщиной.
Разрывается от тоски и боли сердце у Моти. Не отходят от нее ни на шаг Таня и Ваня. Но надо было держаться! Надо! Она подошла к ребятам из Васино.
— Мы идем первыми. За нами будет двигаться вся колонна. В путь!
И по всем группам разнеслось:
— В путь! Тро-ну-лись!
Заскрипели колеса телег, на которых были набросаны нехитрые ребячьи вещички. Оглядываясь, часто падая, всхлипывая, шли ребята до первого поворота. Потом замолчали и пошли медленно, каждый думая о своем. Все мысленно прощались с прошлым. Прощалась и Мотя. От Елисеевич до родной деревни Задирихи, где ей знаком каждый кустик, тропинка, березка, — рукой подать. До дома так было близко и так далеко!
И вспомнилось ей трудное детство. В школу, она пошла поздно — надо было кормить семью. Работала в колхозе на всех полевых работах. Кроме того, умела ткать, прясть, шить, плести лапти. В школу ее взяли сразу во второй класс, и ходила она туда за четыре километра в любую погоду. Но такой у нее был характер — никогда не унывать.
Из леса колонна выходила медленно, словно переходя последний рубеж. На полевой дороге она растянулась на несколько километров. Отряды по сорок — пятьдесят человек шли, соблюдая дистанцию. Не слышно шума, смеха, лишь раздавался шорох тысяч ног, да выметалась пыль.
Мотя отошла к обочине, пропуская колонну, и совсем другая картина встала у нее перед глазами: начало прошлого лета... Тогда еще не было войны. Со своими ребятами она тоже ходила в лес. Шум, прятки, крики «Ау», лесные открытия, обсуждения на лужайке. Она забывала об учительской серьезности и прыгала вместе с ними, как девчонка. Все это было, но было в той далекой мирной жизни. И кажется, что прошла вечность.
Вдруг Мотя вздрогнула. Тишину разрезал чей-то крик: «Воздух!» Следом за ним раздались крики сотен голосов: «Прозевали!» Мотя только собралась давать команду: «Рассыпаться!», как ребята сами рассредоточились кто куда. «Что значит под бомбежкой уже побывали!» — пронеслось в голове у Вольской.
Со всех сторон слышалось: «Рама». Она и сама отчетливо различала монотонное жужжание немецкого самолета-разведчика. «Что нужно этой «раме» здесь? Не партизан же ищет? Значит, что-то заподозрили немцы, раз выслали на разведку самолет»,— подумала Мотя. Фашист кружил над лесом, над тем местом, где только что тянулась, ребячья колонна. Видимо, ничего не обнаружив, он повернул назад. И почти следом прокатилась эхом по лесу артиллерийская канонада. И снова стало тихо. Отряхивая пыль, отовсюду вылезали ребята, выводили подводы из лесу.
— Головным проверить всех по спискам, — раздалась команда.— Тронулись!
Решение обходить населенные пункты стороной Мотя приняла вскоре после выхода из леса. В Крестово, что стоит прямо на дороге, видимо, не провели разъяснительную работу с матерями и родственниками ребят. На всех произвело тяжелое впечатление прощание маленькой Аннушки с многочисленной родней. Ребята сникли совсем. А расслабляться нельзя. Силы нужны на будущее, сколько их еще потребуется. От отряда к отряду прошла Мотя, ободряя, пытаясь даже улыбнуться. Ее поддерживали связные, командиры групп и отрядов. Откуда-то радом с ней появился мальчишка. Пытаясь попасть в ногу, он вступил в разговор:
— А мы, Матрена Исаевна, по этому пути скот гоняли к нашим. Нас трое было из одного класса — Таня Антипова, Дуся Хохлова и я. Мы больше ста пятидесяти коров прогнали до Борисенок около Демидова.
— А кто же вам поручил? — поинтересовалась Мотя.
— Комсомол и Цуранов,— ответил мальчишка и, словно предупреждая вопрос «Откуда он?», сказал: — Из Аболонья мы. Я — Митя Ефимов. Мы коров быстро гнали, а сейчас плетемся, — и он махнул рукой.
— Корову-то, Митя, и подогнать можно, а вот человека убедить надо. Вот и будь моим помощником, поговори с теми, кто не торопится.
— А что? И помогу! Мне не впервой! Я и партизанам помогал.
— Это кому же?
— Знаете Ивана Ивановича Овчаренко, командира Второй партизанской бригады? Вот я его задания и выполнял.
— Ну и отлично. Только о своей помощи партизанам ты расскажешь как-нибудь на привале, а сейчас, раз ты такой боевой, пройди по отрядам и ускорь движение.
— Есть! — козырнул Митя и умчался вперед.
Мотя проверила еще раз свои десять групп. Все на
месте. Пропустив этих первых пятьсот ребят, она дождалась появления колонны Кати Громовой. Впереди Катя, в ситцевом платье, в резиновых туфельках.
— Что так долго? Случилось что-нибудь?
— Да нет. Просто дополнительную проверку пришлось устроить, думала, девочка потерялась. Все в порядке. Как у вас? Помощь не требуется?
— Пока нет, — ответила Мотя.
Катя вновь пошла к своим ребятам. “Ей тоже нелегко, приходится, — подумала Мотя. — Ведь она взяла себе самую трудную колонну — младших ребят, слабых и больных”. Подбежала связная от Варвары Сергеевны Поляковой, доложив, что у них все в порядке. Мотя поспешила догонять свою группу. Догнав первый отряд, пошла быстрее вперед. Она вся была нацелена на одно: «Дойти!» Она шла, как в бой. В бой за ритм движения, за порядок, за время. И всегда помнила об одном; в первую очередь — разведка.
Колонна развернулась влево, в обход деревни, а Мотя пошла через Заборье. На завалинке сидели старушки. Прикрыв глаза рукой от солнца, они вглядывались в колонну. Увидев Мотю, поклонились ей. Одна из них заметила:
— Стороной обходите нас? Ну и в дело! А то давеча «рама» вертелась, чтобы ей ни дна ни покрышки.
И Мотя увидела на дороге, рядом с деревней, воронки от крупных снарядов. Некоторые были совсем свежие. Дорога, видимо, была пристреляна дальнобойными. «Рама» ведь к тому же — корректировщик.
Дорога постоянно менялась, сейчас она вновь пошла лесом. Ребята уже стали уставать, гудели нога и у Моти. Но до привала еще очень далеко.
Колонна шла в обход деревни Лавинки, а Мотя направилась в деревню. Из Буризей, Тяполова, Береснева, Ефремова и других деревень, она должна принять еще группу ребят. У крайнего дома стояла подвода, рядом большая группа ребят. От нее к Моте уже спешила женщина.
— Анной меня зовут, Анной Тимофеевной Фоминой,
— протягивая руку, сказала она. — Вот всех мне
поручили. Я на лошади, ездовая. Вещички сложили, собрались все, ждали вас.
Анна Тимофеевна протянула список.
— Здесь все, кто идет. Подписано председателем колхоза имени Тельмана. За старшего Коля Захаров.
Мотя быстро пробежала список. Более шестидесяти человек.
— Ну что ж, ребята, в добрый путь! Догоняйте первые отряды.
Без крика, шума, слез потянулись ребята к лесу. Видимо, долгое ожидание притупило остроту расставания. Они молча, деловито подстроились в общую колонну. И лишь несколько ребятишек лет восьми-девяти вытирали рукавами слезы. Рядом с тяжело нагруженной телегой шагал Коля Захаров.
— Хорошо вас в дорогу подготовили, — заметила Мотя, похлопывая по узелкам на телеге.
— Так это ж нас колхоз собрал,— обрадовавшись разговору, подхватил Коля. В эти первые минуты ему не терпелось выговориться. — Колхоз наш в Лавинке находится, имени Тельмана. Когда фашисты пришли, колхоз стал называться общиной. А старостой поставили одного мужика лет пятидесяти. До войны в леспромхозе работал. Ну и гад был. — Коля зло сплюнул. — Уж и поиздевался он над всеми, особенно над колхозными активистами. Как придет в избу, только и слышишь: «Новой власти не хотите подчиняться?! Я вам покажу. Плетки захотели отведать?!» И показывал... Ну уж с ним партизаны за все его плеточки расплатились: весной его расстреляли. Расстрелять-то расстреляли, а сколько наших деревенских он угробил. Анисим Лосев... У него четыре сына остались... Варвара Семеновна — жена фронтовика, тоже дочка двух лет осталась. Мы уж знали: как кого в Рибшево повезли, так живым не вернется, и Коля тяжело вздохнул.
Внимательно слушала Мотя мальчишеский рассказ. Ей понятны были и эта злость; и это отчаяние, и эта боль за гибель дорогих людей. Ребята рассказывали ей, потому что уже почувствовали в ней товарища по несчастьям, человека, которому можно довериться. Они поверили ей, а она не могла их не выслушать, потому что для ребят это было своеобразной разрядкой. И только дорога, только движение давали ей возможность хоть иногда освободить себя от невыносимо тяжких рассказов.
Мотя поспешила к еще одной многочисленной группе, которую вела Варвара Сергеевна Полякова.
Мимо Моти шли ребята. Было видно, что они устали. Пройдено десять километров. Солнце палит. Хочется пить. Обговорив с Варварой Сергеевной вариант привала, Мотя снова догоняла головную колонну. Сколько уже она прошла вот так: из одного конца в другой и обратно? Она не считала. Да и до этого ли было?
Впереди мелькнула светлая полоска воды. Дошли до Гобзы. Мотя почти бегом бросилась к реке. Надо было найти брод и место для купания, чтобы ребята сняли усталость. Она помнила разговоры краеведов о том, что река Гобза раньше была судоходная. И решила на одной из остановок попросить Варвару Сергеевну, отличного знатока этих краев, рассказать об удивительной реке. Но вдруг тяжелый трупный запах, расстилавшийся по речной низине, словно преградил ей дорогу. Вокруг жужжали мухи. Мотя вновь поспешила вперед. Местечко в тени ивняка ей показалось удобным для купания. С наслаждением она опустила руки в прохладную воду и тут же с ужасом отпрянула. Тот же тошнотворный запах!
— Вода отравлена! — кричала Мотя первой подходившей группе. Переходили Гобзу быстро, собрано, словно преодолевая какой-то рубеж.
Все ребята так ждали эту реку, что неожиданный приказ “Купаться нельзя, пить нельзя!” внес опять тревогу и сомнения в ребячьи души. Надо было сломать эту подавленность. Но как? И тут, как бы помогая ей, от одной из колонн послышалась песня. Это была мелодия “Катюши”. Но слова были незнакомы. Мотя поспешила к группе ребят из Головиц и Братков. И сразу узнала запевал — Олю и Машу Денисенковых. «Ну и молодцы девчонки! Поддержали в самый нужный момент!» — подумала Мотя. А песню уже подхватывали все.
Разлетались головы и туши,
Дрожь колотит немцев за рекой.
Эта наша русская «катюша»
Бьет, сжигает нечисть всю рукой...
Шли опять лесом. Только здесь и можно было петь в полный голос. Эти места — зона действия партизан. В Кореве — партизанский штаб. Медленно сгущались сумерки. Отступал зной.
А они все шли и шли. Показалась деревня. И снова Мотя дала команду: «В деревню не заходить! Отдых на опушке, в копнах сена...» Ребята буквально падали от усталости. Располагались кто где. Мгновение, и вот уже тишина опускается на их походный лагерь. Мотя присаживается у копны душистого сена. Пахнет травами, от них кружится голова, смыкаются веки. Какие-то картины детства вновь мелькнули перед глазами, кузнечики стрекочут. Сладкая дремота обволакивает ее.
«Я только чуть-чуть вздремну, самую капельку», — почти засыпая, уговаривает себя Мотя. И вдруг, словно ожог: «Не имеешь права! Ты же за них в ответе!» — она очнулась. Перед ней стоял Коля Анищенков
— Матрена Исаевна, вас спрашивают.
— А почему ты не спишь? — спросила Мотя, пока они шли к неожиданным гостям.
— Вы же сами, Матрена Исаевна, меня связным выбрали, велели быть начеку.
— Спасибо, товарищ связной. Теперь я на посту, а ты иди подремли, — она посмотрела ему вслед, вспомнив, как не хотел он идти в тыл, все порывался мстить за своих голодных сестренок и братишек. Дома у него оставались еще два брата и три сестренки.
К Моте подошел человек с винтовкой. А сзади, в тени, она увидела еще одного вооруженного крепыша среднего роста.
— Товарищ Вольская? Я к вам от штаба «Бати».
В этом партизане. Мотя узнала жителя деревни Корево Спирида Матвеевича Фадеева.
— Что-нибудь случилось, Спирид Матвеевич? Ведь мы все равно будем идти через Корево?
Через Корево не велено. Надо в обход. В штабе вам уточнят обстановку. А мне поручено обследовать вместе с вами обходные дороги. Я здешние места знаю. Подошли Варвара Сергеевна с Катей. Их тоже встревожило появление Фадеева и неизвестного парня.
— Я иду в Корево. Организуйте дежурство, посты. Мальчишки вам помогут. Постараюсь к утру вернуться.
— А я останусь здесь, с ребятами, — сказал инструктор ЦК комсомола Федор Исайченков, которого Мотя в темноте не узнала.
С Мотей увязался ее племянник Ваня.
— Выдержишь? — спросила его Мотя. — Ведь больше десяти километров туда да еще обратно.
Мальчишка упрямо мотнул головой.
Ночь была темная. Лес сгущал эту темноту, и порой казалось, что нет никакой разницы, как идти — с закрытыми глазами или с открытыми. И лишь проводник чувствовал себя уверенно. Сколько сейчас было времени
— двенадцать или час ночи, Мотя не знала. Скоро сутки, как они в пути. За это время у нее маковой росинки во рту не было, да и отдыхать не приходилось.
— Спирид Матвеевич! — обратилась она к шедшему впереди Фадееву. — Скоро дойдем? А то у меня мальчонка уставать стал, хоть и не признается.
Ваня шел рядом, держась за руку, не желая отставать ни на шаг.
— Вот сейчас одну тропочку пройдем, а там рукой подать. Держитесь прямо за мной. Кругом заминировано. Осторожно.
Прошли молча метров двести.
— Ну вот, теперь и поговорить можно, — сказал Фадеев. — Я на курсах минеров был, со всех отрядов нас собирали. Батя к нам приходил недавно с комиссаром. Так вот он прямо сказал, что дело наше минерское сейчас самое главное. Фашисты готовят наступление на наш партизанский край, и от того, как мы сработаем, тоже зависит немало.
«Значит, действительно обстановка серьезная», — подумала Мотя.
— Стой, кто идет? — внезапно прозвучал в тишине оклик,
— Да свои, свои,— отозвался Фадеев.
— Я тебе дам «свои», пароль!
— Пятница!
— Другой разговор! А то «свои»! — раздался в темноте мальчишеский голос. В этом строгом партизанском часовом Мотя узнала Сашу Шошина, с которым приходилось воевать в одном отряде. За добросовестность, аккуратность Сашу взяли в охрану штаба «Бати». Стоя на посту, он не признавал ни друзей, ни знакомых. Вот и сейчас он, словно не узнав Вольскую, четко сказал:
— Проходите, вас там ждут!
Мотю действительно ждали. За открытой Фадеевым дверью сверкнул сплюснутый огонек от гильзы, а вокруг него склонились над картой три человека. В одном из них Мотя узнала Дмитрия Журавлева, бывшего начальника штаба Первой партизанской бригады, недавно назначенного начальником штаба всего партизанского соединения. Соединение «Батя» росло, мужало и требовало усиления штабной работы.
— Присаживайтесь, Матрена Исаевна. Трудненько приходится?
Мотя ничего не ответила, только тяжело опустилась на лавку. В углу посвистывал самовар, напоминая о доме, уюте, спокойной жизни. Перехватив взгляд, Журавлев предложил:
— Начнем с чая, а потом о деле поговорим.
Моте придвинули стол, из пышущего самовара налили ей и Ване по кружке чаю с шиповником, положили по куску сахара и сухарику. Было такое ощущение, что она сейчас упадет: кружилась голова, в глазах бегали черные мушки. Но кружка ароматного чая сделала свое дело. Слабость прошла.
— Некогда мне, товарищ лейтенант, чаи гонять. Там ведь дети ждут. Давайте о деле.
— Значит, отказываетесь немного отдохнуть? Ну что ж, тогда все по порядку. Говори, Петр Иванович.
Петр Иванович Соколов был хорошо известен своей смелостью, находчивостью. Он окончил Ленинградское военное училище, с начала войны в боях. Попав в окружение, сколотил отряд и сейчас — комиссар соединения. Хотя ему всего 26 лет. Мотя ждала, что он скажет.
— Матрена Исаевна, руководство бригады, Духовщинские райкомы партии и комсомола, штаб «Бати» за проявленное мужество и находчивость во время закупского боя представили вас к награде — ордену Красного Знамени.
— Ура! — закричал Ваня, сидевший до этою тихо. Все с улыбкой посмотрели на него. Мотя растерялась.
— Спасибо, но почему меня? Там все дрались хорошо, даже мальчишки.
— К наградам представлены Акимов, Николаев, Михаил Вольский, — сказал Соколов.
В памяти вновь пронеслись картины боя, вспомнилось лицо Миши у пулемета.
— Могу я узнать, где сейчас Михаил Вольский?
— Конечно, Матрена Исаевна, — вступил в разговор третий и представился: — Капитан Воротников, заместитель Бати. Вольский сейчас на ответственном задании. Он не знает, что вы уходите. Но как только вернется, мы сделаем все возможное, чтобы у вас была переписка, чтобы не потеряли друг друга...
Послышался голос часового: «Стой! Стой! Стрелять буду!» Защелкал затвор винтовки, а в избу влетел мальчишка. Голова и глаз были перевязаны.
— Товарищ комиссар,— обратился паренек к Соколову, которого, видимо, знал.
— Ба, да это же Семка Филиппенков! Разведчик из отряда Саши Петрова! Ты как тут оказался? Да не бойся, говори!
— Так я ж в тыл направлен, на Большую землю с Матреной Исаевной.
— Ты что ж, сбежал, выходит? — рассмеялся начштаба.
— Подождите, подождите,— вмешалась Мотя. Она помнила этого мальчишку, видела, как он шел впереди своего отряда.
— Успокойся, Сема, и толково объясни, что произошло.
— Матрена Исаевна, я в госпиталь решил забежать, недавно выписался, две недели там пролежал. Вот и заходил попрощаться...
— Так ведь не близко мы от стоянки колонны.
— А я привычный. И еще здесь медсестра Лиля, ее у нас все любили, она меня кашей накормила и молока дала, |
— У тебя разве ничего из еды не осталось? — обеспокоенно спросила Мотя.
— Все съел, Матрена Исаевна. Да и что у меня было-то! Кусок хлеба с салом только и успела мать положить. Меня уж ребята поддерживали.
И снова Мотю резануло, как ножом по сердцу: “Недоглядела! Неужели за сутки все съели? А что же дальше?”
— А как ты, пострел этакий, досюда добрался? Ведь мины кругом? Я-то их вел по моей тропе! — вступил в разговор Спирид Матвеевич.
— А я по-партизански, за вами след в след. Я в лесу здорово ориентируюсь.
Все заулыбались.
— Готовый разведчик! Вот и будешь помощником Матрене Исаевне, — сказал Соколов. — А сейчас, Матрена Исаевна, примите от нас небольшой гостинец. Для вашей «армии» это, прямо скажем, капля в море, но чем, как говорится, богаты. Получите от нас две фляги пшенной каши и ведро молока. Поддержите хотя бы слабых и тех, у кого совсем ничего нет. Такие-то ведь есть?
Мотя, вздохнув, кивнула утвердительно:
— Спасибо вам всем от наших ребят. Только как мы это все дотащим?
— Два помощника у вас есть, да Спирид Матвеевич с Сашей Шошиным, он сейчас сменится. Они вам помогут.
— Ну, ребята, — обратился комиссар к Ване и Семе,
— бегите пока в госпиталь, а нам тут поговорить надо.
— Приступим к главному, из-за чего мы вас пригласили, Матрена Исаевна, — сказал Воротников, как только мальчишки и Шошин выскочили из штаба.
— Вот читайте, — и подвинул листок бумаги.
«Информация штаба «Бати». Командирам партизанских бригад и полков. 24 июля 1942 года.
В наш партизанский край противник забросил большое количество шпионов из бывших военнопленных, специально подготовленных в школах. Все шпионы хорошо осведомлены о наших воинских частях, знают командиров рот по фамилиям и именам. На руках имеют документы, красноармейские книжки. Вооружены винтовками, некоторые ППШ. При задержании говорят, что их части разбиты и они, якобы, оторвались от своих частей. Таких шпионов поймано двое. Старшие из заброшенных групп имеют радии и передают сведения самолетам, которые кружатся над партизанским районом. Командирам партизанских отрядов приказываю:
- Всех подозрительных задерживать.
- Доставлять в штаб.
- Усилить бдительность.
Особенно предупредить командира 3-й бригады, через его район деревень Терепшно, Маховичи пробрались две группы шпионов, одна 8 человек, другая 12 человек».
— Из этого мы делаем вывод, продолжал Воротников,
— что готовится очень серьезная операция против нас. Во что бы то ни стало немцам надо ликвидировать партизанские подразделения. Располагаем мы и другими разведданными. Смотрите, — Воротников обвел круг по карте. — Ясно, что для уничтожения «Слободских ворот» немцы готовят операцию. Когда она будет? Думаем, что где-то в конце августа, начале сентября. Не оставляет сомнений и то, что эвакуации детей немцы всеми силами будут мешать. Наша разведка, например, сегодня сообщила факты, имеющие отношение к эвакуации. В деревне Шилы Касплянского района фашисты схватили четырех мальчишек по четырнадцать лет, собирающихся уйти на Большую землю, в том числе братишку учительницы Марии Николаевны Ивченко, готовящей отправку детей, и расстреляли. Родные, стояли здесь же. Их согнали, чтобы показать: так будет со всеми, кто попытается уйти. До темноты стояли палачи, не разрешая родным даже, приблизиться. Только ночью матери, родственники смогли похоронить детей. Схватили фашисты и инструктора Касплянского райкома партии Екатерину Аксеновну Куршенкову, которая тоже работала по эвакуации детей. Долго пытали, но ничего не добились. Тоже не давали похоронить, повесили табличку: «Кто возьмет тело партизанки — будет расстрелян!» Но мужественные женщины не только ее похоронили, а собрали более 200 детей и ведут их через линию фронта, а отряд Анисимова им помогает. И еще печальная весть из Первой бригады. Разведчицу — учительницу Полину Медведкову знаете?
— Отлично знаю! Учительница из Озерецкой, партизанка отряда лейтенанта Павла Анисимова. Уж не случилось ли что с ней?
— Случилось, Матрена Исаевна. Мы планировали ей поручить следующую партию детей. Она ведь сотни красноармейцев вывела в партизанский край. Смелая, места знает хорошо. Но вот недавно в Избичном, в бою, ее контузило, отправили без сознания — выживет ли? А теперь сделаем вывод, — подытожил Воротников. — Фашисты знают о нашей операции. Дети как рабочая сила нужны им самим. Когда вы шли, «рама» над вами кружила?
Мотя утвердительно кивнула.
— Вот поэтому мы и решили изменить маршрут вашего движения. Верстовка при вас?
Мотя развернула на столе свою карту.
— Раньше переход планировался через Матисские болота на Желюхово и Слободу. Там проложена партизанами по болоту лежневка на протяжении более десяти километров. По ней прошла уже одна группа. Но эти болота можно проходить только днем и небольшими группами, так как сейчас все подступы к этой лежневке заминированы, и она простреливается вражескими дальнобойками. Враг ее обнаружил. Она разрушена местами, временами ее обстреливают дальнобойными, а порой бомбят. Да и болота там такие, что, если ненароком оступишься, недалеко до беды. Вот почему для такой «армии», как ваша, этот маршрут отпадает. Есть другой вариант.
Спирид Матвеевич обнаружил в лесу лежневую дорогу, которую немцы этой зимой проложили. Дорога проходит по глуши. Очень нелегкая дорога, заброшенная. Но другого выхода, нет. Идти будет чрезвычайно трудно, тем более что идти надо, стараясь не обнаружить себя. Это должны понять ваши помощники и все ваши ребята. Фадеев проводит вас до села Старый Двор под Слободу.
— Теперь все ясно, Матрена Исаевна?
— Все ясно, товарищ капитан. Разрешите идти?
— Действуйте! Удачи вам!
Все трое крепко пожали Моте руку. На улице ее уже ждали Ваня, Сема, Фадеев, Шошин с тремя флягами. Рядом стояла маленькая девушка в белом халате. Она бросилась к Моте.
— Здравствуйте, Матрена Исаевна!
— Лилечка, ну как ты? Играть-то приходится ли?
— Что вы, Матрена Исаевна, некогда. А как иногда хочется!
До войны Лиля училась в музыкальной школе. А сейчас была не только медсестрой, но и отважной разведчицей. Лиля протянула Моте пакет с медикаментами.
— Возьмите, пригодится. Здесь бинты, таблетки. Если нормальной воды не будет — растворите таблетку. Но много не пейте.
— Спасибо, Лилечка!
Уходя, Мотя несколько раз оглянулась, помахала рукой. Начиналось утро. Идя за проводником, Мотя задумалась. Не выходила из головы Полина, наша Полюшка, как ее любовно звали товарищи. Очень хотелось, чтобы она выжила.
Из раздумий ее вывел оклик Спирида Матвеевича:
— Стой! Куда ты?!
Она увидела, как Сема, подбежав к высокой ели, ловко начал взбираться наверх.
— Солнце всходит! Солнце! — уже кричал с верхушки Семен. — Внизу темно, а здесь красотища!
— Мины кругом, а он про красоту! — уже спокойнее пробурчал Спирид Матвеевич. — Не сорвись!
Спустившись вниз, Сема сказал:
— Вы за меня не беспокойтесь. Я по деревьям знаете как здорово лажу. Научился, когда коров приходилось из деревни гонять в лес от немцев. Как только немцы на горизонте, мы скотину в лес на целый день. Заберемся на дерево и смотрим, что немцы в деревне вытворяют. Один раз мы успели убежать, но без коров. В декабре это было. Накануне проехал через деревню партизанский отряд Жени Баяниста, а на другой день ворвались каратели. Мы сидели на дереве и смотрели, как палили деревню. Все пожгли, а скот и народ собрали в кучу и пошали по дороге. Я своих родных нашел в Малой Чаице, деревушка такая есть. Только успел побыть у них один день. Рано утром опять нагрянули каратели. Нас пятеро мальчишек бросилось из деревни. Мы с Васей Кукурузовым побежали в лес, а трое в деревню Большая Чаица. Мы-то остались целы, немцы в лес не пошли, а вот ребят тех расстреляли.
— А как же ты без глаза остался? — поинтересовался Фадеев.
— Я ведь в отряд Саши Петрова попал, в разведку часто ходил, дурачком прикидывался. Как-то возвращаюсь в отряд, вижу, немцы по ржи в обход к нам идут. Как предупредить? Я рванул через поле в открытую. Немцы вынуждены были стрелять. И обнаружили себя. Вот тогда меня и ранило.
— Смотрите! — вдруг крикнул он.
Все подняли головы. Над лесом, словно язычками пламени охватывая верхушки деревьев, поднималось солнце.
Начиналось утро... Утро 24 июля 1942 года.